Булат Калмантаев: Он мало говорил о войне…

Мой отец воевал за свободу. Ушел на фронт не добровольцем, а по достижению необходимого для войны возраста, и два года провел на передовой, это уже из документов, которые были бережно сложены в синюю папку. В день подписания капитуляции фашистской Германии находился в госпитале, тяжелое ранение в последнем бою в Румынии, возле Констанцы. Был я как-то в том городе. Пришел с цветами к памятнику советским воинам-освободителям. Хотя было это во времена, когда Советский Союз именовался великим, но такой специально изгаженной площадки, на которой стоял памятник, никогда и нигде более не видел. Отцу бы об увиденном ни за что бы не сказал.

На привале

В 50-ые годы почти вся ребятня была из семей, где отцы, а в некоторых и мамы, имели окопно-фронтовое прошлое. Часть росла без пап, погибших на войне или после — от боевых неизлечимых ран. День Победы и не отмечали как-то заметно, на всю страну. Наверное, за тем, чтоб лишний раз не нахлынуло горе на вдов и сирот, не давилась вся страна слезами… В крови засело: «Лишь бы не было войны!». Все, что угодно, но не Война!

Отец мало говорил о боях, об атаках. Больше о друзьях-товарищах, о быте и окопной повседневности, о европейских странах, которые освобождала Советская армия. А я, его старший сын, тогда еще не умел задавать точные вопросы. Книги, журналы  и газеты  и не побуждали к настоящим вопросам о подлинной войне, герой которой солдат и Ванька-взводный: окопную правду литература и публицистика начали открывать позже, десятилетия спустя.

О чём думал солдат, нет, не перед атакой, а тёмными ночами в дозоре, после боя или перед сном под шинелькой в блиндаже, на марше, на госпитальной койке, избавленный от боли хирургом и медсестрами? О чем мечтал он? Каким видел себя и страну в мирной жизни?  Что читал? Чьи стихи шептал про себя?

Думаю, на эти вопросы отец мне ответил бы, хотя ушедший на войну после второго курса Стерлитамакского педагогического училища (Башпедучилище – так, кажется, оно тогда называлось) он был не очень многословен. Но однажды, когда я учил наизусть отрывок из поэмы «Василий Тёркин» Александра Твардовского (Переправа, переправа, берег левый, берег правый…»), он  подсказал забытую строку и дочитал наизусть отрывок. Потом стал рассказывать о поэте… Я же, кого жизнь еще не избавила от синдрома отличника: знаю-знаю, и что-то книжное о Твардовском…

Со следующей командировки в Куйбышев (ныне – Самара) он привез мне книгу Эмиля Казакевича «Звезда». Мог бы любую другую и другого автора, но привез именно «Звезду» Казакевича, очень скромного издания. Очень люблю эту повесть, хотя отцовский подарок где-то и когда-то потерял. Но в домашней библиотеке она появилась вновь.

Дорога под пули

Он был из тех, о ком говорят, что «медведь на ухо наступил». Но ясно помню, как идем пешком – мне пять лет, не больше — из Верхне-Ильясово в Средне-Ильясово, пешеходная тропа через невысокие холмы. Поздняя весна, зелень, ласковое солнце, небо чистое, синее-синее. Видно далеко-далеко. Вот наша деревня, вон за рекой Донское, Долинское, Богомазово (ныне – село Токское), с вершины следующей горки – Нижне-Ильясово, а за этой деревней следующий невысокий хребет, очень похожий на перевернутую лодку, у нас так его и называют «Лодка-гора». Весь простор малой родины перед взором – луга, поля, озерца, островки леса. В зеленой кайме кустарника наша река – Ток, петляет, но упорно несет свои воды в Самарку, а та к Волге…

И отец запел. Запел довольно сложную по мелодии и для исполнения башкирскую народную песню об Урале.

Была у меня реальная возможность покинуть страну, долго размышлял, как поступить. И та единственная песня, которую слышал в отцовском исполнении, стала далеко не последним аргументом в принятом решении.

Была у меня с отцом еще одна гора. По пути из Плешаново в Абдулино. В Абдулино отец возил меня на мотоцикле (около ста километров), чтоб сократить сыну-студенту путь до Уфы. От Абдулино до Уфы, по-моему, и ныне всего-то три-четыре часа на электричке. Намного меньше, чем через Сорочинск до Кинеля, а оттуда до столицы Башкирии.

Тот же май, только почти полвека назад. Вновь наши оренбургские холмы и хребты. На вершине одного из них даем мотоциклу отдохнуть. И сами садимся. Что-то рассказываю отцу о городе, об университете, о лекциях. Он расспрашивает о товарищах, сокурсниках, требует, чтоб не озорничал, полушутя советует не особенно увлекаться девушками… Беседуем, не торопясь, нам очень хорошо вдвоем.  Куда-то ушли обиды на папу – поднимал рано, заставлял много работать по дому-хозяйству, не все покупал, что хотели, наказывал за шалости и так далее.

Вот на этой вершинке отец и рассказал, как он пешком из Стерлитамака шел в родную деревню, откуда и ушел на войну. Не бои вспоминал, а путь свой на фронт. Путь, разделивший его жизнь на две части: очень короткую студенческую и на два года под пулями в окопах.

— Война – это беда. Для всех. И для каждого человека. По отдельности от этой беды избавиться нельзя, лишь вместе, когда солдаты плечом к плечу и только вперед… Победа, если они идут, зная, что пути назад для них нет. Да, кричали, поднимаясь с окопов «За Родину! За Сталина!». И я кричал… Но перед этим, перед каждым броском из окопа, вся моя короткая жизнь перед глазами проносилась. И вот эти места, через которые домой шел. Вон в той деревне мне старик каравай хлеба дал. Заезжал как-то туда, но старика того в живых уже нет… Так хотелось с ним пропустить по стакану! Он ведь тоже в той кинопленке, что я смотрел за секунды до атаки, на коротенький миг, но появлялся.

— А кто еще на этом быстром кино?

— Тебя там точно не было. И мамы твоей тоже. Твоя бабушка, твой дед, братья и сёстры мои, твои дяди и тети. Лошади (отец их очень любил), луга, река наша, школа, полоса смородиновых кустов за домом, ты их знаешь, сенокос, трактор С-100, то, как к экзаменам готовился. Потом, уже попозже, товарищи, погибшие в бою…

— Так все это и есть Родина, — говорю.

— Эх, — вздыхает отец, — если бы все так просто… И не философствуй. Профессия твоя этого не требует. Ядерная геофизика, кажется, называется. Я не совсем понимаю, что такая «ядерная», тем более, что есть «геофизика», даже не пытайся объяснять. Только запутаешь… И себя, и меня. Лучше бы в учители, или в агрономы пошел. Но взялся – учись! Образование – вот твой фундамент. И дом наш. Он поможет и поддержит. А теперь – поехали.

Тогда не понял, почему отец резковато оборвал нашу беседу. Потом-то, много думая о нем, о его поколении, о фронтовиках, что-то стало для меня ясней.

Вторая песня

В 1945-ом приехал в свою деревню в отпуск после госпиталя летним днем. В доме родном – никого, и деревня вся пустая. Дети и старушки. Одна из них и объяснила:

— Да твоего же отца, Абдулла, судят в деревне за рекой. Народ туда с утра и погнали.

— Какой суд?

— Советский, — отвечает бабуля, — по доносу. Написал (тут она назвала имя фамилию) бумажку властям, что твой отец Менибай коров колхозных ящуром травит. И взяли его под стражу, а теперь вот сажают…

Отец на первого попавшегося коня — ни уздечки, ни седла (башкир-таки!) – и вихрем в село за Током-рекой.

Судейских в клубе, конвой, прокурора, местный партийно-советский причиндалитет он разогнал, разодрав на груди гимнастерку с подходящим для случая возгласом, под одобрительную поддержку людей, согнанных по такому случаю в клуб. Башкиры, немцы, русские, мордва, украинцы. Многие из них помнили тот случай, кто-то из них вспоминал о нем в мужском кругу, когда тоже майским днем почти вся округа собралась проводит отца в последний путь.

Разогнав судилище, отец обнял своего отца, деда моего, собрал родню и пошли они домой мимо водяной мельницы, через летний луг, потом мимо озерца, потом вдоль реки… И пели песню, сложенную более века назад в честь моего же предка – народного героя и российского дворянина, командира одного из башкирских полков, отличившегося в Великой Отечественной 1812-1814 годов. Воина, тоже прошедшего боевой путь от Москвы, через всю Европу до Парижа.

Прямой потомок российского дворянина, воин (Первая мировая война), мой дед, отправивший двух своих сыновей уже на другую войну – вредитель, враг народа? Этому не верил мой отец, не верю и я. Пока отец был в отпуске, деда никто не трогал. За дедом пришли через неделю, когда папа отбыл в свою часть. Из Соль-Илецкой тюрьмы дед уже вернулся с туберкулезом.

Он у нас бывал часто. Меня с собой брал в свои неспешные поездки по притокским башкирским и немецким деревням. Учил малолетнего русскому языку – покажет на что-то кнутом, называет по-башкирски и по-русски, а я повторяю. «С» не выговаривал, получалось смешно, особенно слово «суслик», а их было много. Настроение тех поездок в памяти укоренились навечно. Когда они усиливаются, еду в родные края, походить по лугам, вдоль речки, где теперь уже почти 70 лет назад шли мой дед с сыном, пусть ненадолго, но вырвавшим отца своего на свободу.

Так что Родина для отца была намного объемней, «историчней», глубже. Такие усвоил уроки отца-фронтовика, которого уже нет сорок семь лет (погиб на дороге, помогая водителю ремонтировать машину, встречная его «притерла» к кузову…), который был и Родителем, и Учителем. И Великую победу воспринимаю через его судьбу, через жизни и смерти его братьев и товарищей, их односельчан и ровесников, военного поколения Советского Союза и всех его республик. И моих ныне тоже покойных бабушек, растивших хлеб на оренбургских полях, мамы и ее сверстниц, совсем юных ударниц строительства Орско-Халиловского металлургического комбината.

Знаю — за мной жизни моих предков, отца, мамы, деда, бабушек. Родина. Великая Победа связывает нас неразрывно.

У отца фронтовых наград было немного. Но медаль «За отвагу» — главную  награду солдата Великой Отечественной войны — он бережно хранил. И мама хранила. Только не знаю, где он – солдатский орден —  теперь. К сожалению, видно, не все уроки отца до меня дошли…