Оренбуржец рассказал об учёбе в Германии, работе в Парижской опере и тоске по пряникам

В российский прокат вышел документальный фильм «Парижская опера», где одну из главных ролей сыграл 23-летний уроженец Оренбургской области Михаил Тимошенко. Певец родился в селе Камейкино, окончил школу – в том числе, и музыкальную – в Медногорске, получил высшее образование в Германии и дебютировал во Франции.

ВСЁ НАЧИНАЕТСЯ С ГИТАРЫ И… ДОМРЫ

— Это удивительно: оренбуржец – не только главный герой фильма, но и восходящая звезда Парижской оперы. О Вас пишут федеральные СМИ, а критики пророчат больше будущее. А с чего началась Ваша музыкальная история?

— Она началась с открытой двери в музыкальной школе Медногорска – мы с другом проходили мимо кабинета академического вокала. Внутри раздавались уж очень интересные звуки! А если вспомнить истоки, то примерно в 15 лет захотел учиться играть на гитаре, но тогда этого класса не было. Я поступил на домру. Ходил, старался, а потом услышал из одного кабинета чудное пение… (смеётся)

— Я не ослышалась: в 15 лет? Это же, насколько мне известно, достаточно поздно. Значит, роль сыграл большой талант?

— Я бы так не сказал. Дело в том, что профессия оперного и академического певца требует определённых физических данных, голос должен вырасти, созреть. Он до сих пор созревает. Наверное, талант все же сыграл свою роль, но он ни в коем случае не был главным фактором. Главную роль сыграла семья.

Моя мама была непрофессиональным, но очень хорошим музыкантом. А становление музыканта зависит от личности, которая у меня закалилась в семье, кругу друзей и классе первого педагога, Татьяны Георгиевной Майоровой. Она меня подготовила на физическом, психологическом и духовном уровнях.

— Вам, случаем, не мама посоветовала заняться музыкой?

— Самое интересное, мама занималась вокалом, но в селе Камейкино в cоветское время. Ей попался не самый удачный педагог… Другое дело, что я пел с самого детства. Просто мог интонировать.. А в музыкальную школу пришёл по собственному желанию, цели у меня были далеки от высокого…

— … это же гитара, самый распространённый инструмент!

— (смеётся) А я ещё интонировать могу! Да если ещё костёр. Мечта!

— Вы по-прежнему хотите научиться играть на ней?

— Я достиг того, чего хотел. Мне не хочется её осквернять: видел, как на гитаре играют настоящие музыканты. Я сейчас начал играть на виолончели, очень близком к голосу инструменте. Это развивает. Какой-то инструмент обязательно должен присутствовать в образовании музыканта.

— А домру не забросили?

— Пришлось, всё-таки это серьезный инструмент. С тех пор моё внимание просто переключилось на самообразование. Но домру я не забыл!

ГОЛОС ДО ГЕРМАНИИ ДОВЕДЁТ

— После школы Вы решили продолжить музыкальное образование, потому что не могли или не хотели заниматься чем-то другим?

— Всё шло не от отрицания, а от невероятного созвучия, консонанса. Помню: в один момент осознал, что не могу представить жизнь без музыки. Это то, что я умею. Так что не потому, что не могу заниматься чем-то другим. Хотя это и правда! (смеется)

— Почему именно Германия?

— В Германию я ехал целенаправленно – к профессору. До этого я прослушивался у учителя моего учителя, Виктора Емельянова. Он сказал, что у него есть друг — преподаватель в Германии, и если есть возможность, я могу прослушаться у него, может, повезёт. Повезло (смеётся). Поступил в Высшую школу музыки имени Листа. Это большая заслуга моей семьи, ведь первые годы обучения вынесла она: и финансовое обеспечение, и моральная поддержка. Это всегда лежало в основе.

— У вас были какие-то варианты на случай неудачи?

— Я настолько увлёкся музыкой, что не было времени обдумывать запасные планы. Этим вопросом не задавался до самого конца. Об этом нужно спрашивать того, кто переживал больше всех, — мою маму. Это была самая большая авантюра для неё. Я не знаю, откуда она взяла веру и мужество… Она поверила, что музыкой можно жить и работать. А я просто делал, что любил, и старался делать как можно лучше.

— Вы знали немецкий язык, когда переехали в другую страну?

— Немецкий язык учил в школе, у меня был хороший педагог. Опять же, в Медногорске мало кто думает, что ему пригодится немецкий. Так что языковой барьер был тяжёлым испытанием, потому что это мой первый язык, я первый раз выехал за границу, первый раз покинул родительский дом. Много чего тогда случилось в первый раз. Но у меня были хороший профессор, замечательные друзья, с которыми мы вместе поступили и до сих пор поддерживаем отношения. И четыре девушки-немки. Все они укрыли заботой и помощью – я редко испытывал большие проблемы с языком. Если мне нужно было идти куда-то и договариваться с немцами на их специальном языке, я просил друзей, и они помогали. Потом, конечно, я занимался самостоятельно, ходил на курсы. Я всегда любил говорить, рассуждать, общаться. И через 2 года начал сносно разговаривать.

— Когда поступаешь в университет, говорят: «Забудь всё, чему учили в школе». Когда начинаешь работать, продолжают: «Забудь всё, чему учили в университете». Вам не приходилось «забывать», переучиваться?

— Такого, конечно, не было. Теоретическая музыкальная подготовка в России гораздо сложнее и качественнее, нежели в любой европейской консерватории. Здесь нет промежуточной ступени – музыкального училища, а после школы можно поступить в консерваторию. Конечно, есть лицеи с музыкальным уклоном. Но нет такого, когда в консерваторию приходит прекрасно теоретически подготовленный студент и происходит шлифовка.

Благо, у нас очень интересная работа. Певец — как растущее дерево. Нельзя вырвать саженец и посадить новый с переходом в другой театр или консерваторию. Всегда что-то добавляется, но никогда не удаляется. Это задача исполнителя – из всего многообразия найти что-то, что повлияет на этот зал, на этот концерт, именно в этот момент на эту песню. Никогда не бывает двух одинаковых опер или концертов. Поэтому нам нужно «большое дерево» или «библиотека», где для подобных случаев можно найти всё, что угодно.

— Кстати, почему именно оперное пение, а не, скажем, эстрадное?  

— Хм… Это очень хороший вопрос, я никогда не задумывался. Академический вокал показался мне настолько глубоким, натуральным. Им можно выразить такие чувства, которые эстраде и не снились. Этого тяжело добиться, многие и не достигают этого уровня, когда техника позволяет сказать всё, что хочется. Часто бывает, что певец обладает техникой, но сказать-то нечего. Этот тонкий баланс и пленил меня. Но когда я только начинал, мысли были гораздо проще: «Боже, как это круто!». Не было философских мотивов, просто нравилось.

Я бы не стал говорил, что осилил этот сложный жанр. Только встал на путь открытия всего этого мира. Я считаю, что осилить его полностью — невозможно. Можно лишь найти себя, где техника – лишь средство поиска.

НОВАЯ АКАДЕМИЯ ВО ФРАНЦИИ

— Ещё во время учёбы вы обратились к агенту. Неужели без него молодому дарованию никак не пробиться?

— Самостоятельно можно пробиться через конкурсы и прослушивания, но агент всё упрощает, сам связывается с театром, договаривается, проверяет контракты, чтобы всё было законно. Без него огромное количество бюрократической волокиты отнимает много времени, даже два часа в день – уже ощутимо. Свободного времени нет, но есть потерянное.

— Именно агент-француз порекомендовал вам Академию Парижской оперы. Вы помните свои первые мысли, эмоции от новой страны?

— Это было очень забавно (смеётся). Не ожидал, что поступлю в академию при Бастилии. Думал, что это происходит не со мной, что это длинный правдивый сон. Это чувство возвращается до сих пор, когда прохожу по историческим местам Парижа.

— А само поступление, воодушевляющий звонок: «Вы приняты»?

— Прослушивание проходило примерно 4-6 января, и 7-го я всё ещё был в Париже и решил спеть рождественскую службу. Тогда мне позвонил бывший шеф: «А что вы подумаете, если я скажу, что Вы были успешны?» Я, конечно, не знал, как реагировать. Радость, удивление, восхищение! Представить не мог, как сильно измениться моя жизнь. Именно этот момент можно считать поворотным.

— Почему?

— Самоопределение.  Было важно до конца понять, что же ты делаешь. Только здесь я до конца понял, что значит быть певцом в профессиональном плане. А в жизненном – только предстоит.

— И что значит быть певцом?

— Пройдите мой путь, тогда, может, и поймёте (смеётся). Это нельзя объяснить. В консерватории я думал, что певец. Работа, стресс из-за недоученной партитуры, много репетиций, конфликты с режиссёром были очень далеко, не обо мне. Но сейчас я понял, что вот она, настоящая певческая жизнь, где люди далеки от задирания носов. Потому что все работают. Опера – как пиратский корабль: кто урвал, тот и молодец.

— После немецкого третий язык давался легче?

—  Конечно! Опера Бастилии – один из центров интернациональной оперы. Часто за нашим обеденным столом разговаривали на 3-5 языках. Я сразу начал учить английский и французский. Повезло с друзьями, которые быстро подняли на уровень.

РАБОТА В ПАРИЖСКОЙ ОПЕРЕ

— Сейчас вы окончили Академию и работаете в самой Парижской опере?

— Да, я фрилансер. Во Франции, Италии и Испании нет системы трупп, поэтому на каждую оперу приглашаются гости. В этом году у меня три оперы на сцене Бастилии, но не могу сказать, что постоянно там работаю. Сейчас я нахожусь в Бордо, у меня будет концерт с 9 симфонией Бетховена. Вернусь в Париж, начнёт «Бал-Маскарад».

— А репертуар…

— …Только начал образовываться. Стараюсь не уходить далеко от Моцарта, Россини. Придерживаюсь небольших и не слишком специализированных ролей. Молодой голос легко перегрузить в раннем возрасте, что может привести к самым печальным последствиям.

— Можно ли музыкой в Европе зарабатывать на жизнь?

— Я полностью содержу себя с 2013 года. Так что можно – везде. Главное, любить это дело и отдаваться ему.

— Семья смотрела Ваши спектакли?

— К сожалению, пока нет, но у меня в планах. В следующем году хочу пригласить маму на спектакль «Дон Джованни» в Париже. Там будет моя самая важная и актуальная роль – Мазетто, одна из главных партий.

ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ

— Были ли сложности во время съёмок документального фильма? Всё-таки это Ваша первая киноработа…

— Сложностей не было: у меня ничего не спрашивали. Режиссёр Жан-Стефан Брон просто сказал: «Я тут с камерой похожу немного, ты не стесняйся». Вообще я часто записывался у профессора, на мастер-классах. Так что на камеру не обращал внимания.

— Вас предупредили о главной роли? 

^{Видео: The Village / Татьяна Палыгина}

— Я совершенно не знал, что буду ключевой фигурой. Думал, 5 минут промелькну, и хорошо. Чуть не сгорел со стыда в некоторых моментах (смеётся). Были моменты, когда хотелось просто сбежать из зрительного зала: настолько это смущало. Забавно смотреть на себя со стороны, особенно, когда ты свеж, юн и наивен: думаешь, неужели я и сейчас такой? А вообще фильм, хотя и выполнен на подъёме, показал мир оперы без прикрас.

— Режиссёр признавался, что во время работы идентифицировал себя с Вами – у обоих это были первые шаги в Парижской опере. А кто стал ориентиром для вас?

— Сразу несколько людей. Семья. Моя невеста, с которой на тот момент были вместе почти год: мы часто разговаривали о том, как быть музыкантом, о людях и жизни. Мои добрые друзья, которые взяли под руки и с гиком и улюлюканьем унесли в страну оперы. Именно это и помогло мне пережить непростое ситуации. И, конечно, вдохновляли кумиры: все мировые звёзды прошли через Бастилию.

РОССИЯ, ОРЕНБУРГ И САМЫЕ ВКУСНЫЕ ПРЯНИКИ

— В одном из интервью Вы говорили об оборванной связи с российским искусством. Вы переживаете из-за этого?

— Скорее, недоумеваю, как так получилось. Вроде, начал свой путь в России, до сих пор остаюсь русским человеком, а с русской музыкой не так был востребован. Я начал свой путь в Германии, продолжил во Франции, где русская музыка считается экзотической. Я знаю, что существуют огромные центры оперного искусства в Москве и Санкт-Петербурге, но я изолирован от это всего. Как же так получилось?

— Есть ли возможность, что вы вернётесь на Родину?

— Я открыт для всех предложений. Если так повернётся жизнь, я очень буду рад. Это проще, ведь русский – мой родной язык, я на нём думаю.

В России – мой дом, моя семья. У нас есть большой дом с садом и огородом. Порой охватывает ностальгия, я не забываю, что со мной случилось в России, ни места, ни людей… Сейчас много всего происходит, нужно всегда держать глаза открытыми. Я как сладкоежка в кондитерской лавке (смеётся).

— По чему российскому вы скучаете?

— По пряникам. Потому что европейцы не понимают всю их ценность, особенно, если они с начинкой. Им это только предстоит (смеётся).

— Насколько я знаю, Вы бываете в Оренбургской области. Какие изменения замечаете?

— Стараюсь приезжать в Оренбуржье каждый год, но не всегда получается: дорого и нет времени. А вообще весь колорит подобных мест – в их постоянстве. Порой очень важно вернуться назад, к тому месту, где всё начиналось, чтобы посмотреть, как ты изменился. Большие города, как Париж, живут в постоянном движении, но моя родина – покой.