Раиса Вихрова: Дети войны. Одним — помощь, другим — обида

Много лет в Оренбургской области говорилось и писалось о принятии закона о детях войны. Наконец это свершилось. Но радости это событие принесло не всем. Есть обида, огорчение, недоумение.

Я родилась в 1933 году – дитя войны. Отец ушёл на фронт в начале июля 41-го. Остались мы: восьмилетняя я, пятилетняя средняя сестрёнка, полуторамесячная младшая и очень больная мама, которая могла передвигаться только по комнате, двигая перед собой табуретку (осложнение после родов).

Мы в чужом посёлке. Только что переехали на второе отделение Чкаловского зерносовхоза. Ни родных, ни знакомых. У мамы пропало молоко. Всё, что нужно было делать вне дома, легло на мои плечи. Наносить воды, прополоскать бельё в речке, ухаживать за огородом (отец успел посеять овощи), домашними животными, гулять с сестрёнками и прочее.

Зимой стало ещё труднее: уголь смерзался, раскалывать его силёнок не хватало. 

Правда, нас жалели односельчане. Узнав про мамину беду, оставляли на нашем крыльце литровые банки с молоком, накрыли нам погреб, подвозили топливо.

Недалёко от села был аул. Всем жителям этого села я благодарна до конца своих дней за помощь нашей семье. Все годы они помогали нам сажать и выкапывать картофель. Пололи мы с сестрёнкой сами. Маму несколько раз увозили в больницу (лопались вены на ногах). Казашки по очереди ночевали с нами. Одна из чужих женщин кормила нашу маленькую своей грудью…

Всего рассказать невозможно. Знаю только, что я повзрослела своим сознанием вдвое. И даже гордилась собой. Этому способствовали письма моего отца, который писал одно — для семьи, другое — для меня. В письмах называл меня по отчеству, искренне благодарил за то, что я – «опора семьи», что пишу ему душевные письма, не жалуюсь. Мои письма он читал своим товарищам, и они мне слали приветы.

С лета 1942 года мы, школьники, как могли, помогали взрослым выращивать пшеницу. Урожаи в те годы были отменными. Огромные пшеничные поля, колосья доставали нам до подмышек. Мы морили сусликов. Первый день сами надышались мора так, что нас отпаивали молоком целую неделю. Рубили сабельками (их сделал кузнец) высокий толстый татарник. Первый раз набили кровавые мозоли, а потом надевали варежки. Собирали колоски, охраняли днями зерно на току. Но каждый день в любую погоду и где бы мы ни были спешили к передаче последних известий. В центре села на столбе висела чёрная тарелка. Вот к ней собирались все жители села, и все вместе слушали Левитана — и молча, и со слезами, и с радостными ликованиями.

Не нахожу особых слов, чтобы рассказать о том, как все жители, особенно дети, ожидали приезда почтальона (раз в неделю). В назначенный день мы, ребята, встречали его за километр от села. Угадывали по его лицу, что «страшных известий» нет, усаживались в его сани или тарантас почти друг на друга и с песнями въезжали в село. Когда же случалась беда, молча шли рядом с лошадкой.

А как отправляли посылки на фронт! Все празднично одеты. Мы впереди взрослых с подарками: носки, перчатки, кисеты, письма, рисунки, сдобнушки. Всё укладывается в ящики. Дядя Вася (наш старенький плотник) забивает их. Когда бывали лишние сдобнушки, устраивали общее чаепитие. А потом пели песни: «Катюша», «Синий платочек», «На позицию девушка» и другие. Громче всех пели, конечно, мы.

Разве это забудешь? А вот наши законодатели стирают память о нашем драгоценном военном детстве — голодном, полураздетом и холодном, но согреваемом нашей светлой дружбой, заботой, сочувствием и сопереживанием и огромной любовью к нашей Родине.

Нас, детей войны, разделили на касты. Одна из них достойна денежной компенсации, поэтому ей поскорее надо оформить документы. Вторая, выходит, недостойна компенсации, поэтому ей не следует спешить с оформлением. Нужно подождать до лета. Действительно, почему бы не подождать? Нам ведь всего за восемьдесят — вся жизнь впереди! А компенсация нам не положена, оказывается, потому, что мы долго, упорно и честно трудились, стали ветеранами труда, имеем привилегии за награждения, звания, стали инвалидами.

Я (не хвастаюсь, честное слово) могла бы получать компенсацию по нескольким поводам: как сельский учитель, как ветеран труда, за награду медалью «За доблестный труд», за звания «Отличник просвещения» или «Заслуженный учитель РФ», как инвалид II группы.

У моих коллег и знакомых всё почти так же. А почему первая группа детей войны не заработала никаких привилегий? Им всем за семьдесят. Если были для этого уважительные причины, государство, наверное, учло бы это. Я никого не хочу обидеть, но почему обижают меня?

Мы, проработавшие не по одному десятку лет (я, например, 47 лет), отодвинуты на задний план. На наш вопрос: почему так, в соцзащите с долей сарказма отвечают: а вы откажитесь от тех привилегий, какими пользуетесь, тогда и вы будете получать по 300 рублей, как дети войны.

Жили мы до этого без этих 300 рублей, проживём и дальше. Но никогда в жизни я не была так обижена и унижена. Трудно в области с бюджетом? Можно было бы выпустить дешёвый знак и наградить им детей войны. Или разделить эти 300 по 150, или просто по организациям пригласить, поблагодарить за труд и пообещать всеобщую компенсацию в лучшие времена. А так, в чём смысл получения такого признания. Нас не так уже и много, чтобы стать обузой для своего государства.

Помнить о нашем военном детстве, может быть, будут наши внуки и правнуки. Я для своих написала «Пять повестей о моём драгоценном военном детстве». Как-то старший внук, которому уже за 30, сказал: «Бабуль, когда мне бывает совсем невмоготу, я читаю твои повести». Спасибо детям, внукам нашим за то, что делят с нами наши боли и напасти. А хочется, чтобы больше заботились бы о нас те, кто сейчас находится у власти.

Раиса Георгиевна Вихрова, село П.-Покровка