Сдаваться нас не учили: подлинная рукопись о Великой Отечественной

Перед вами подлинная «не горящая» рукопись о войне. Это выдержки из дневника человека удивительной судьбы, фронтовика Леонида Тимофеевича Крышина из посёлка Приуральского Оренбургской области. В редакцию его принесла внучка ветерана, жительница села Благословенка Лариса Крячкова.

Автора этих строк давно нет на свете, но Леонид Тимофеевич оставил для своих потомков бесценное рукописное свидетельство человека, прошедшего от начала до конца Великую Отечественную войну. В августе этого года ему исполнилось бы сто лет. Учитель, разведчик, пограничник. Много раз он находился на волосок от гибели, но почти всегда Леонида Тимофеевича выручали простая солдатская смекалка, отвага, решительность и, конечно, надёжное плечо товарища.

В армию Леонида Тимофеевича Крышина призвали не мальчишкой со школьной скамьи. Учителям поначалу давали отсрочку на всё время работы, но в 1939 году он оказался в рядах Красной Армии, став пограничником, охранявшим западный рубеж своей Отчизны в районе Брестской крепости на реке Буг.

«В ожидании мы любовались пограничниками, уж очень они хороши собой: весёлые, стройные, нам даже показалось, что все они на одно лицо, красавцы как на подбор. Неужели и мы будем такими?»

Во время знакомства с погранслужбой новобранцы сопровождали на допросы арестованных, охраняли заключённых, были «подчасками» у часовых. Позже были долгожданная присяга, гордость и ответственные посты, задержания нарушителей границы, среди которых были и контрабандисты, и разведчики, и диверсанты.

Очнулись в аду

«Враг прощупывал бдительность и силу пограничников. С 15 мая по 21 июня 1941 года немцы постоянно нарушали западную границу. Они засылали к нам шпионов и диверсантов. Немало их сторонников нашлось и внутри нашей страны. В ночь на 22 июня именно эти бандиты рвали телефонную и телеграфную связь, спиливали столбы, то и дело убивали из-за угла мирных жителей… В небе ежедневно слышался гул немецких самолётов. На малой скорости они низко пролетали вдоль линии границы.

21 июня субботний вечер выдался тёплым и тихим. Из сада в окно Ленинской комнаты проникал аромат разных цветов. Где-то играла гармонь, пели песни, веселилась молодёжь, что невольно наводило мысль о доме, о родных и близких. Кто-то писал письма в родные края, кто-то отправился в кино. После отбоя мы все быстро уснули, только вот проснуться было суждено не всем.

В четыре часа утра мы очнулись в настоящем аду. Вой и взрыв снарядов, бомб и мин, грохот обваливающихся стен, пыль, дым, огонь – всё смешалось воедино!

В первые минуты пробуждения ничего невозможно было понять. Тут же прокричали команду: в ружьё! Едва разобрав оружие, мы стали отражать бешеный натиск немецких солдат в серо-зелёных шинелях. С большим трудом отбили первую атаку. Мы видели, как с германской стороны накатывалось несметное полчище врага: впереди танки, за ними – пехота, артиллерия, а в воздухе – самолёты.

Горстка уцелевших бойцов-пограничников ушла в лес. Для нас наступила мучительная жизнь в глубоком тылу врага. Вооружались чем могли: немецкими автоматами и патронами, даже обзавелись их гранатами с длинными деревянными ручками. Всё это в боях отнимали у немцев. Продвигались лесами, болотами, устраивая засады по обочинам дорог. Шли на звуки артиллерийской канонады – там фронт, там свои…

Мы шли и видели, как усеяна наша земля изуродованными трупами, как горели сёла, опустошались поля и леса. От этого зрелища сердце обливалось кровью и тошнило от собственного бессилия…

Услышав шум большого автомобиля, мы залегли на обочине. Из её кузова доносились крики раненых советских солдат. Немцы остановили эту машину автоматной очередью, облили бензином и подожгли вместе с живыми людьми.

Та же участь ждала и следующую легковушку. После жуткой расправы мы приблизились и обнаружили у машины три изуродованных тела. Старшине отрезали уши, нос, язык, выкололи глаза. Сержанта закололи штыком, рядовому перерезали горло. Мы понимали, что стоим на пороге той же участи».

Их осталось всего 15. Самый трудный участок – последние 50 километров — им пришлось преодолевать по бездорожью ночью. Когда кончился лес, впереди увидели большую деревню, уже обжитую неприятелем. На улицах и в домах слышались песни и музыка, немцы отдыхали, веселились.

«Возле первого дома стояли автомашины, одна была полностью заправлена и даже ключ зажигания на месте. Среди нас был отличный шофёр. Мы сели в машину и поехали вдоль деревни, соблюдая светомаскировку. Мы были вооружены автоматами, нас укрывала тёмная пасмурная ночь, и ни один немецкий патруль не остановил машину. К утру мы добрались до своих».

Между двух огней

«Это было в августе 1941 года на Карельском перешейке, недалеко от города Выборга, где бой шёл трое суток. Советские воины стойко отражали атаки немецких и финских захватчиков, превосходящих наши силы в несколько раз. Нужно было продержаться до подхода основных сил.

Окружив нас плотным кольцом, противник обрушил ураганный огонь. Потери росли, боеприпасы иссякали, питание было на исходе. Нам приказано при любых обстоятельствах прорваться и отойти в сторону Ленинграда.

Взвод, который я вёл на прорыв окружения, попал под сильный огонь неприятеля. В решающий момент станковый пулемёт вышел из строя и замолк, и некоторое время пришлось потратить на устранение задержки.

Уничтожая огневые точки противника, мы продвигались вперёд, осуществляя прорыв огненного кольца. На опушке леса наскочили на засаду. Взвод потерял много бойцов убитыми и ранеными, но движение вперёд продолжалось.

Последний бросок – и я остался один среди немцев. Из вражеских окопов на меня были направлены автоматы, прозвучала непонятная команда. Наверное, предлагали сдаваться. Что делать? В руках у меня винтовка – трёхлинейка с гранёным штыком без единого патрона. Выхода нет. Осталось только поднять руки вверх, но этому нас не учили…

Я пырнул штыком в руку переднего финна, который приблизился ко мне, и он выронил автомат, скорчившись от боли, и, тем самым, заслонив меня собой. Бросаюсь бежать зигзагами: то падая, то поднимаясь. Холмистая местность помогала мне ловко скрываться от прицельного огня неприятеля под любой неровностью.

Удалился от них на 50 метров, но автоматная очередь настигла меня и свалила с ног. Земля куда-то стала убегать из-под меня, но я крепко за неё держался… Сознание быстро вернулось, горячая кровь текла по спине и стекала на землю. Умышленно не подаю никаких признаков жизни. Вижу: ко мне ползёт финн с ножом. Приготовился действовать штыком и прикладом, как вдруг с нашей стороны открыл огонь станковый пулемёт. Враг удрал в свой окоп, а я остался лежать между двух огней…

После небольшой паузы мгновенно поднимаюсь и бегу вниз под уклон возвышенности на огонь нашего пулемётчика… Времени терять было нельзя, и я бросился в озеро, переплыл на противоположный берег, пошёл на подъём к лесу, но хорошо стал виден противнику. По мне снова открыли огонь.

Силы убавлялись, голова кружилась, напрягся и всё же достиг леса. Вроде бы вот оно – спасение, но тут под ноги мне упала граната. Она не взорвалась. Вторая была наготове в руке советского солдата, но он узнал во мне своего по красной звёздочке на пилотке.

В расчёте станкового пулемёта мне оказали медпомощь, накормили скудным пайком. Потом я увидел, что на моей шинели было пять пробоин, столько же на гимнастёрке, а пули прошли по спине вскользь, оставив раны как от порезов ножом».

Первый воздушный налёт на Москву

«Ровно через месяц с начала войны, 22 июля, ночью немецкая авиация совершила большой налёт на Москву.

Мы находились на западном пути, в поезде, и ожидали отправку в Ленинград. Завыли сирены, оповещая воздушную тревогу. Захлопали со всех сторон зенитки, прожекторы осветили небо. Закружились в воздухе бомбардировщики. Бомбы посыпались на город. Били наши зенитки, пулемёты, поднимались в небо истребители. Бойцы в негодовании стреляли из винтовок.

Я приладился на крыше вагона с ручным пулемётом и стал стрелять трассирующими пулями. На наш поезд посыпались зажигательные бомбы, несколько вагонов загорелись, но мы быстро затушили пожар подручными средствами.

Бомбёжка продолжалась до утра. После отдельные самолёты пулемётным огнём продолжали обстреливать поезд. Мы лежали в кювете и вели оборону из всех видов оружия.

С болью в сердце уехали в Ленинград…»

Ленинградский фронт. Можно ли такое пережить?

«В дождливую осеннюю пору 1942 года в Ленинграде были самые тёмные ночи. Налёты вражеской авиации участились. В городе соблюдалась строжайшая светомаскировка. Даже огонь папиросы или спички мог привлечь немецкие самолёты. В Ленинграде было много вражеских сигнальщиков, которые показывали места самолётам, куда сбрасывать смертоносный груз. Они сигналили ракетами, фонариками, светом керосиновых ламп.

Я, в качестве начальника патрулей одного из районов города, проверял несение службы патрульными. Был приказ: где появится свет, гасить его автоматной очередью без предупреждения. Били и по освещённым окнам.

Как-то раз возвращался я в три часа ночи с патрульной службы, и заметил на железнодорожном полотне два силуэта. Вдруг вспыхнул яркий свет и тут же погас, сигнальщики скрылись в темноте. Это была облитая бензином тряпка. Одной минуты было достаточно, чтобы враг заметил место с самолёта и начал бомбёжку. На этот раз пострадал пятиэтажный дом. Слышались крики зовущих на помощь людей. Вторая бомба попала уже на наше караульное помещение, от развалившейся печки тут же возник пожар…

 Зимой еле теплилась жизнь гражданского населения Ленинграда. Как в кино при замедленной съёмке — так вот медленно передвигались люди. Транспортное движение было приостановлено. На улицах — непроходимый снег. Нескончаемым потоком шли живые люди, укутанные в тряпьё. Они отвозили в санках своих мёртвых родных, сами похожие на мертвецов. Многие так и умирали на ходу.

Люди едва передвигали ноги в поисках воды… Зима стояла морозная. Можно было бы разогревать снег, да нечем: вся мебель сожжена, всё, что могло гореть, сгорело. Водопровод вышел из строя, отопительная система тоже не работала. Почти в каждой квартире лежали замёрзшие целыми семьями. Никто не хотел идти в бомбоубежище – не хватало сил.

Люди грязные, вшивые, истощённые. Дети – жалкие, неподвижные, сгорбленные, их суровые лица походили на лица маленьких старичков…»

Напились холодненькой

«Жаркий июльский день 1942 года. Мне приказано было вести роту солдат в городскую баню Ленинграда. От жары бойцы обливались потом, а путь был неблизкий. Проходя мимо колонки, они просили остановиться, чтобы попить. Я скомандовал: шире шаг! Не пройдя и ста метров, услышали позади шум снаряда. Оглянулись – колонки, как не бывало. Следом пролетели ещё три снаряда. Рота – врассыпную.

После артобстрела все бойцы вернулись в строй, и я спросил у них: ну что, напились холодненькой? «Да чуть горяченькой не хлебнули навсегда…»

Вот так немцы каждый раз подстерегали любое ротозейство».

Три соседки — красота, уродство и смерть

«Нас собралось больше пятидесяти человек в тылу немцев. Отдыхали около большого прозрачного родника. Здесь же журчал, стекая вниз светлый ручеёк, вокруг росли пышные деревья и густая трава.

Мы примкнули к большому подразделению, которое состояло из трёхсот бойцов и располагалось в живописном месте. Вокруг нас была растительность, ещё не истоптанная сапогами. Красивый пейзаж этот запомнился надолго: равнина простиралась до самого горизонта. Погода – тихая и жаркая. Трава отдавала нежной прохладой и ароматом цветов… Всё кругом говорило, что жить – хорошо, и никакой войны нет. О ней нам напомнили станковые и ручные пулемёты, автоматы да зенитная пушка, которую мы приспособили к стрельбе по наземным целям.

Весь день мы отдыхали, словно находились в приятном сне. К вечеру нахлынули танки и пехота врага. Отбив немецкую атаку, мы потеряли много товарищей, а вся эта природная красота превратилась в уродство и смерть…»

Почему стреляют в воздух?

«На праздник 1 Мая 1945 года я оказался в дороге. Вёз в Краков два вагона авиационных боеприпасов. Как-то непривычно было: никаких налётов – ни воздушных, ни наземных. На каждой станции царило оживление, видны были радостные лица людей.

Утром 9 мая мы подъехали к польской границе. Поезд остановили, отцепили вагоны и не пустили дальше. Странно… Тут стихийно поднялась беспорядочная стрельба из всех видов оружия. И стреляли вверх. Потом послышались крики «ура!», и раздалась музыка.

Люди обнимались, целовались, хотя видели друг друга впервые. Я стою и ничего не понимаю. Подошла ко мне старушка в слезах и говорит: «Сыночек, радость-то какая – победа!» Шум приближался. От этого слова потеплело на душе. Я опорожнил весь диск автомата, салютуя в честь Победы. Наконец-то скоро домой! Но это скоро длилось ещё полгода».

Листая дневниковые записи Леонида Тимофеевича, словно проживаешь те далёкие дни и отмечаешь про себя: нет, не в рубашке человек родился – в бронежилете. Как знать, возможно, Бог уберёг его как раз затем, чтобы простой оренбургский учитель поведал нам историю этой войны не по учебнику, а опираясь на свои опасные задания и боевые схватки с врагом. Такой урок усваивается на всю жизнь.