Зона отчуждения

26 апреля 1986 года взорвался атомный реактор на Чернобыльской АЭС. Теперь эту катастрофу принято называть более нейтральным словом «авария». Мне удалось побывать в этом месте 25 лет спустя.

Путь на электростанцию начинается для многих её работников одинаково — с электрички, которая отправляется из украинского городка Славутич.  В этих вагонах у каждого работника персональное место, чужаков на этом экспрессе (поезд следует без остановок) не бывает.

Состав въезжает на охраняемую крытую платформу, где помимо обычной проверки документов работников ожидают автоматы радиационного контроля, не пройдёшь – не попадёшь на территорию. И не выйдешь. Перед выходом к тому самому четвёртому энергоблоку облачаемся: нательное бельё, комбинезон, ботинки, респиратор, каска, персональный счётчик радиации в кармане. «Ходить только по асфальту! Лицо руками не трогать! Артефакты из зоны с собой не брать! Аппаратуру на землю не ставить!» – наш провожатый строг. Снова контроль на радиационном автомате, несколько сотен мет­ров, и мы видим саркофаг, цивилизованно укрывающий место, где гибли люди.

Нас проводили на пульт, откуда велось управление четвёртым энергоблоком. Тихо и темно, паутина прикрывает дыры: здесь было оборудование, выдранное с корнем, — специалисты исследовали технику, искали причины катастрофы. Именно отсюда выбежал посмотреть, что с реактором, Александр Акимов, начальник смены. По прибору на своём халате он сразу понял, что получил смертельную дозу.

Заорал счётчик, показывая скачок радиации. Смотрим на цифры и выдыхаем — фоновая, неопасно, просто прибор сообщил об изменениях. За три дня пребывания возле энергоблока мы набрали столько же рентген, сколько человек получает при многочасовом перелёте. Все реакторы заглушены, но на станции продолжают работать три с половиной тысячи человек. Не выгруженное из реакторов ядерное топливо требует присмотра.

Выходя из столовой, мы увидели сеть небольших озёр-отстойников. Провожатый, хитро прищурившись, бросил в воду булку хлеба. На наших глазах два огромных сома порвали её за секунды.

Но самые тяжёлые ощущения испытываешь в Припяти, городе-призраке: 50 тысяч человек во время аварии были эвакуированы за два часа. Здесь по-прежнему Советский Союз, те же автоматы «Газированная вода», агитационные плакаты, портреты членов политбюро. В детском саду разбросаны игрушки и старые противогазы. Разумеется, сюда водят экскурсии, в том числе и нелегальные. Припять стала частью какого-то дикого, больного шоу-бизнеса. Ржавое колесо обозрения, разбитая поликлиника с раскуроченным мединвентарём, много очень старых брошенных игрушек и повсюду жуткие граффити. Сама жизнь обходит этот город стороной, но кажется, что иногда ветер доносит до тебя чьи-то голоса. На техничес­ком языке такие места называют зоной отчуждения.

Радиация здесь тоже в пределах нормы, однако можно нарваться на высокоактивное фонящее пятно – их ещё очень много. Постепенно окрестные деревни заселяются «самосёлами», они возвращаются, игнорируя запреты, в свои дома, сажают в огороде овощи, предварительно сделав анализ почвы в лаборатории. Одна женщина угостила нас банкой солёных грибов. Она сказала, что возила их на исследование – следов цезия и стронция в её белых и подберёзовиках обнаружено не было. Мы открыли их в электричке по дороге обратно. «Сначала водку. Как нас учили в Чернобыле», – сказал напарник, и мы махнули по пятьдесят.

Позже мы спросили у директора Чернобыльской АЭС, а будет ли там когда-нибудь безопасно?

Ответ был коротким и точным: «Только через 25 тысяч лет».