Пером, словом и штыком: оренбургский поэт на фронте Первой мировой

Первая мировая война (1914-1918) — одно из ключевых событий мировой истории. Миллионы людей на фронте и в тылу напрягали силы в ходе глобального противоборства, смысл и цели которых далеко не все они понимали. Среди тех, кто воевал, был оренбургский поэт Дмитрий Малышев (Морской).

Дмитрий Иванович родился 20 октября 1897 года в селе Сапожкино Бугурусланского района. Весной 1916 года его призвали в армию. Предлагаем вниманию читателей отрывок из его воспоминаний, предоставленный Н.И. Демакиной, сотрудницей архива.

— Под Ригой, когда надоели окопы, а надоели быстро, я без разрешения командира роты пошёл в штаб дивизии. Мол, такой-то и такой. Прошу взять меня в канцелярию. Пишут бумажку — откомандировать. Скандал. Как? Без моего разрешения? Да как ты смел? Десять часов под ружьё. Ладно. Стою. Пули. Бомбы с аэропланов. Ничего. Выдержу. Нервы крепкие. Просить не буду. Сам ротный в полк. Так и так, мол, не вносите дезорганизацию в мою роту. Схлестнулось начальство. Меня — под наблюдение фельдфебеля при ротной землянке. Отстою — сажают писать списки. Пишу. Григорий Швецов убеждает меня, что ты, де, поэт. Ей Богу, поэт. Твои письма страсть оригинальны.

Об этом говорит и Эфрем:

— Пиши.

— О чём?

— О чём хочешь.

— Нет бумаги.

— Н-на.

— О чём писать?

— Напиши о том, как одна девушка отравилась из-за любви к молодому человеку.

— Ладно. Только не теперь.

— Когда хочешь.

Входит ротный:

— Ну как, сладко?

— Ничего, ваше благородие.

— Будешь ещё?

— Не знаю.

— Ах, так? Ещё десять дней с полной амуницией.

— Слушаюсь, когда прикажете?

— Эй, Барабанов…

— Что изволите, ваше благородие?

— Ещё десять отстоит перед землянкой. Следи…

Стою в струнку. Проходит свита штаба дивизии. Комендант увидел. Кивает.

— За что?

Сказал.

— Не беспокойся, завтра же возьмём…

Взять не удалось…

Раз я заблудился. Сутки вертелся по лесу. Вышел на выстрелы к окопам и нашёл счастливо свою роту. После этого заболел. Сильный жар бросил в бред. Отвели в санпункт. В бреду снились разные леса, поля и лица. Пришёл в себя на третьи сутки. Выписали с температурой 39 и отправили с маршевой ротой, вновь сформированной из всех рот, на южный фронт. Я шёл в строю и бредил. Бредил чёрт знает как и чем. В вагоне тоже. Помню, дорогой разбивали стёкла магазинов. Грабили товары съедобные, так как все были голодны. Пригнали нас в румынский город Тульчу. Через р. Дунай, против нашего Измаила. Болгары напёрли. Нас перекинули обратно в Измаил для пополнения 61-й дивизии, разбитой накануне.

… За выпивкой и без я был откровенен с офицерами. Может быть, даже чересчур… Я говорил им о том, что в скором времени будет революция. Просил и предупреждал их не бить солдат. Не помогло. Тогда с москвичами составили пустяковый заговорчик. Выгнать ротного из роты, а батальонному всыпать под пьяную лавочку. Подбросили записку одному, другого где-то в тот же вечер угостили тумаками. На приветствие командира: «Здоровы, братцы!» рота ответила молчанием. Он выхватил шашку, но не знал, кого рубить. В штаб. Следствие. Роте грозила опасность. «Добрый» человек выдал главных зачинщиков. Почему-то двоих: меня и ещё одного. Под конвоем в штаб полка. Что делал Кародинский? Не описать. По вызову явился батальонный. Приказ: по 25 горячих и передать полевому суду. Милый командир батальона. Он же умолил полковника не расстреливать нас, а ограничиться только розгами. Так и сделали. Под музыку отстегали на площади. Но сильно. Из солдат никто не брался. Взял роль георгиевский кавалер — хохол. Молодец. Бил умело. Не нанёс даже царапин.

Вскоре по требованию штаба корпуса — выслать хороших писцов — я был откомандирован. Сел за канцелярский стол. Усердно переписывал бумаги, приказы, рапорты. Февраль. Митинги. Красные банты. И вдруг командующим корпусом назначен генерал Кародинский. Вот те штука! Встречаемся. Смотрим друг на друга. Молча расходимся…

С 1918 по 1922 год служил в Красной Армии. В 1919 году женился. Переживал поволжский голод в Самаре, Стерлитамаке, Бугуруслане и в других городах. Участвовал в боях против Колчака, усмирял восстания. Перенёс два тифа. Ухаживал за холерными родственниками. Сидел в подвале ЧК. Ночь. Ночь в тюрьме. На скамье подсудимых. Пятерых расстреляли. Я был оправдан по всем пунктам с извинением за беспокойство.

В 1922 году после демобилизации из Красной Армии поступил учиться на Самарский рабфак. Проучился одну зиму. Перевёлся в Москву, в институт Брюсова. Московские литературные организации встретили меня, как талантливого поэта. Отдельные члены много напакостили. Об этом после и особо.

Теперь 1926 год. Мне 29 лет. Смеяться почти разучился. Часто из тумана появляется хоровод с венками и манит меня назад… Я очень грустен…