Neue Zuercher Zeitung: США — сверхдержава, вышедшая на пенсию

Пусть Дональд Трамп и Барак Обама принадлежат к абсолютно противоположным мирам, но одно обстоятельство их объединяет: победой на президентских выборах в Америке они обязаны способности представить себя перед народом как проекцию всевозможных нереализованных желаний. В 2008 году демократ Обама являлся воплощением надежды на новый период — после того как в эпоху Буша получило распространение чувство усталости как результат многолетних войн, а страна погрузилась в самый тяжелый экономический кризис впервые за много десятилетий.

Хотя Обама априори не мог оправдать всех надежд, которых с ним связывали, он настойчиво упирал на них в своей мессианской риторике: пусть его победа останется в памяти будущих поколений как момент, когда «подъем уровня воды в мировом океане начал замедляться», закончилась война и Америка «вернула имидж последней надежды на земле». Так он проповедовал восемь лет назад, пишет издание Neue Zuercher Zeitung.

Если сравнить с теми пафосными словами, то Обама потерпел фиаско: проблема потепления климата далеко не решена, в Ираке сегодня льется больше крови, чем тогда, и по-прежнему подорван авторитет Соединенных Штатов на обширных территориях земли. Но было бы чрезмерным критиканством измерять масштаб успеха или неудачи тогдашней восходящей звезды, исходя из высокопарных заявлений. Честнее задаться вопросом, насколько американский президент обладал свободой действий в сфере внешней политики, и насколько умелым было его обращение с этой свободой.

Обама вступил в должность, будучи убежденным в том, что США перенапрягли свои силы и не могут выступать в качестве мирового полицейского. Противоречие, состоявшее в том, что претензии Америки на глобальное лидерство оставались неизменными, он пытался преодолеть за счет девиза «Руководство с задних позиций»: отныне региональные и местные партнеры должны были взять на себя основную нагрузку, связанную с преодолением кризисов, а США — играть лишь роль организатора в тени закулисья. Обама надеялся, что таким образом он уклонится от «болота» внешней политики и сможет концентрироваться на приоритетах своей страны, прежде всего, в области социальной политики.

Однако то, что администрация Белого дома расхваливала как «умную» политику, на самом деле представляло собой частичный отказ от глобальной ответственности — с разрушительными последствиями. Слабые стороны «руководства с задних позиций» обнаружились еще во время интервенции в Ливию в 2011 году: Каддафи, правда, удалось свергнуть, но после этого никто не чувствовал ответственности за стабилизацию раздираемой гражданской войной страны. Причина была не в чрезмерной нагрузке на США и их союзников, а в полном отсутствии интереса.

Но политику Обамы нельзя оценивать в отрыве от величайшей человеческой катастрофы современности: война в Сирии Президент однажды признался, что эта проблема занимает его, как ни одна другая, и что он часто спрашивал себя, что он мог бы сделать лучше. С ответом он никогда не испытывал затруднений: ничего. Свою политику в отношении Сирии Обама всегда представлял как безальтернативную; критиков он оскорблял как умников и опасных невежд. Его нежелание принять другое мнение «выводит» к точке зрения, согласно которой для Запада было велением разума смириться с гибелью свыше 40 тысяч человек и изгнанием миллионов. После геноцида в Руанде, случившегося два десятилетия назад, — так далеко приходится оглядываться, чтобы найти сопоставимый провал так называемого мирового сообщества — от Вашингтона все же услышали покаянное «Никогда больше!» На этот раз его реакцию можно описать выражением «Да уж, таков мир».

В начале года в Обращении к нации Обама представлял свою политику в отношении Сирии как умную стратегию, которая делает ставку на терпение, местных партнеров и международную дипломатию с ее мирными инициативами. Чего стоит такая стратегия, сейчас можно оценить по ситуации с Алеппо, где войска режима Асада, иранские военные и российские ВКС разрушили последний крупный оплот повстанцев — союзников Америки и принесли неизмеримые страдания населению. В то время как Вашингтон разбрасывается дешевыми фразами, Москва действует с помощью бомб.

Обама отверг требования более активного вмешательства в сирийский конфликт — после ряда болезненных ударов по боевикам ИГ (запрещенная в России организация — прим. пер.) — аргументируя тем, что это будет повторение той же ошибки, что и война в Ираке во времена Буша. Конечно, для США, с их опытом в Ираке, не могла идти речь о том, чтобы оккупировать Сирию. Однако существовали варианты военного решения, которые не имели какого-либо отношения к интервенции, и которые, по крайней мере, ограничили бы кровопролитие. Так, в первые годы войны Вашингтон мог бы — без большого риска для своих войск — вывести из строя пресловутые сирийские ВВС или добиться создания гуманитарных коридоров. Можно было также оказать более сильное давление на Россию с целью добиться от нее прекращения вооружения режима Асада.

Конечно, в связи с этим возникает вопрос, почему вообще от США должно зависеть вмешательство в такие конфликты. Именно в Европе существует традиция рассматривать трансатлантического «гегемона» больше как опасность, чем как силу добра. Однако такая позиция совершенно не учитывает того, какую решающую роль на протяжении многих десятилетий играла Америка как архитектор и гарант либерального мирового порядка. Ни Китай, ни ООН или разрозненные европейцы неспособны на такую роль. Такая позиция замалчивает и тот факт, что вместе с властью появляется и ответственность: кто, если не крупные силы — к ним относится Европа — может обеспечить того, чтобы царящее в Сирии безумие кровавого саморазрушения не стало обычным во всем мире делом? Европе следовало бы не чинить препятствия Америке в роли державы-лидера, а воодушевлять ее и вносить собственный вклад.

Ведь политика «стоять в стороне» не отвечает даже чисто корыстным интересам Запада. Сирия показала, к чему приводит такая политика: к размыванию границ и дестабилизации целого региона, к экспорту исламистского террора, к расцвету национал-популистов в Европе и появлению признаков развала ЕС вследствие наплыва беженцев, к усилению жажды власти России и общей потере доверия к США. Все более четкие очертания приобретает месть за то, что при Обаме мировая держава Америка как бы досрочно вышла на пенсию.

Или уходящий президент продемонстрировал успех, по меньшей мере, в другой области? Результат — скромный. Благодаря переговорам с Китаем обоим важнейшим «виновникам» возникновения парниковых газов удалось заложить основы Парижского соглашения. Ориентация на Восточную Азию, о которой Обама так много говорил, не завершена, поскольку Вашингтон все равно уделяет региону мало внимания. В последние годы Китай смог — при отсутствии всякого сопротивления — укрепить позиции в том, что касается территориального спора в Южно-Китайском море; кроме того, в последнее время усиливается его влияние на американских партнеров — Филиппины и Малайзию. Крупным провалом становится при этом то, что США не ратифицировали договор о Транс-тихоокеанском партнерстве, в результате чего усиливаются сомнения в серьезности намерений американцев.

Совершенно непонятно, что при Трампе станет с политикой сближения в отношении Кубы и ядерным соглашением с Ираном. С другой стороны, однозначным провалом должна считаться политика Обамы в отношении России, мало противопоставившая великодержавным амбициям Кремля и не предотвратившая аннексию Крыма, того, что при  впервые после Второй мировой войны европейское государство с применением насилия расширило свои границы.

Сегодня в мире наблюдается гораздо больше потрясений, чем восемь лет назад, когда только что избранный молодой президент так красноречиво зажег пламя надежды на более справедливое будущее. Но риторический талант Обамы является одновременно и одной из самых больших слабых его сторон, которая, кажется, подпитывает в нем иллюзию того, что он может убедить других прежде всего силой слова. Если это обаяние «отскакивает» от жестких политиков грубой силы типа Асада, Путина или Хаменеи, американский президент демонстрирует растерянность. Слова не оставляют Обаму на произвол судьбы даже спустя восемь лет. Но сказать ему больше почти нечего.