Приговоренные к расстрелу…

37-й год. Поздний вечер, город спит. Лишь в некоторых домах при свете тусклой лампы держат семейный совет и дают наставления отцу: «Не соглашайся на эту работу, начальник арестован, мастера в тюрьме…» Договориться не успевают. Стук в дверь. На пороге две фигуры. «Собирайтесь!» – звучат страшные слова. И через пару минут чекисты уводят главу семьи в застенки НКВД. Такие картины в те годы были повсеместны. Через репрессии прошли многие семьи, но большинство потомков репрессированных даже сейчас, спустя столько лет, не готовы делиться пережитым страхом.

Жернова репрессий

Со старых, потрепанных фотографий, сделанных уже в тюрьме, смотрят на нас из небытия глаза человека, который радел за советскую власть, поднимал Орск в тридцатых годах прошлого века вместе с другими, такими же, как он. Однако его, несмотря на веру в Советы, эта самая власть смяла и растоптала, записав во враги народа.

Второго секретаря Орского горкома партии Александра Ефимовича Цвилиховского причислили к членам троцкистско-фашистской организации. Уже в июне 1937 года на областной партколлегии были получены его «признания»:

«Основные диверсионные акты наша организация наметила проводить в военный период, главным образом, на никельзаводе и крекингзаводе, вывод которых из строя лишил бы армию никеля и бензина».

Верил ли сам секретарь тем словам, что подписывал в протоколе. Вряд ли. Ведь известно – по сведениям архивных данных, свидетельствам участников тех ужасных событий – как истязали в тюрьмах НКВД арестованных. Из людей выбивали нужные чекистам показания, в которых мелькали новые фамилии. Ряды коммунистов продолжали таять. 

Иван Васильевич Бондовский был расстрелян после Цвилиховского, уже в 38-м году. В те страшные годы он являлся председателем орского горсовета. Его «разоблачили», как и многих других. Разоблачителями выступали коммунисты, бок о бок не один год проработавшие вместе. Они «вскрывали врагов народа» просто для того, чтобы отвести беду от себя.

Некоторые после такого разоблачения и после применения к ним физических форм воздействия прибегали к покаянию в надежде, что партийцы проявят хоть какое-то милосердие. Прибегнул к нему и Бондовский: «Жесткая критика меня, как председателя горсовета и члена партии, совершенно правильна. Элементы бюрократизма, грубости и невнимательности к избирателям у меня есть. Я оторвался от масс, но сделал нужный вывод».
Вряд ли Иван Васильевич, произнося эту фразу, верил в снисхождение. Он прекрасно видел, как перемалывает его соратников сталинская машина репрессий.

– Фотографии и некоторые личные вещи репрессированных горожан можно увидеть в нашей экспозиции, – рассказывает старший научный сотрудник Орского краеведческого музея Елена Нижник. – Практически все фото сделаны на фоне кирпичной стены. Эти снимки нам прислали после запроса из архивов ФСБ. Теперь мы знаем, как выглядели Цвилиховский, Бондовский, репрессированные вслед за видным деятелем компартии Сергеем Мироновичем Франкфуртом. Есть и уникальное фото священника Ивана Юденича, которого чекисты записали в список белоказаков и расстреляли. Хотя к казачеству он не имел никакого отношения. Просто до последнего не отказывался от своей веры. Даже когда закрыли все церкви в городе, он остался служить в единственном молитвенном доме. В экспозиции музея присутствуют некоторые вещи Юденича, например, кожаный кошелек, удостоверение, пропуск на право выезда, кулинарный рецепт выпечки и деньги – все, что осталось в память об этом человеке.

В большинстве случаев не оставалось ничего. Даже могилы. Расстреливали, сбрасывали в общую яму, забрасывали дерном – чтобы от места «захоронения» не оставалось и следа.

В Орске пытались поднять восстание?

Поначалу, чтобы найти своих репрессированных родственников, людям приходилось буквально выпрашивать сведения из архивов. Не сразу им шли навстречу. Но после очередного постановления правительства страны о реабилитации жертв сталинских репрессий запросы стали рассматривать активней.

– Хотя и тут возникали сложности, – поясняет Елена Васильевна. – Ведь людей не просто арестовывали и приклеивали им ярлык врага народа. Из них создавали целые партии, организации заговорщиков. Надо полагать, таково было указание сверху. В 1937-м чаще всего людей – так называемых вредителей, вписывали в партии троцкистов, фашистских и даже японских шпионов. В несколько меньших масштабах включение арестантов в ряды различных партий продолжалось. К примеру, в 1944-м многих орчан репрессировали по обвинению в том, что они организовали «Народную (национальную) трудовую демократическую российскую партию». Часть арестованных из-за принадлежности к ней были расстреляны, часть отправлены в лагеря. Дело об этой партии было настолько ловко сфабриковано, что следователи восьмидесятых годов приняли все изложенное в нем за чистую монету. Дочери одного из репрессированных так и говорили в глаза: «Ну, у вас и отец был – такую партию сколотил!» В партию «входили» работяги с заводов. Отец этой женщины и вовсе был слесарем на никелевом заводе, а происходил он из семьи крестьянина-бедняка. Этого человека и других членов «партии» обвиняли в том, что они призывали отменить колхозы, поднять вооруженное восстание, захватить ружейный завод, который находился в Медногорске, а после – действовать в масштабах страны. Собрались мужички, поболтали между собой, а им сразу «дело стали шить». Но о каком вооруженном восстании могла тогда идти речь? Это уже просто фантазия местных следователей, которые выполняли страшный план, спущенный сверху. Позднее репрессированных по этому делу реабилитировали, указав в справке, что такой партии в стране все-таки не было. 

Реабилитировали… посмертно

Орский журналист Виктор Гончаренко в этом году выпустил книгу «Реабилитированы посмертно», где делится с читателями хроникой политических репрессий 30-40-х годов в Орске. Сложно даже представить, какого великого труда стоило ему собрать столь ценную информацию, вплоть до показаний арестантов в тюремных протоколах. Читаешь их и не перестаешь удивляться изощренности сотрудников отдела госбезопасности, которые работали в Орске и в целом в Оренбургской области. Некоторых чекистов люди знали в лицо и боялись как огня. В нашем городе такими «известными» личностями были орчанин по фамилии Утехин и приезжий чекист Власов.

Именно они в том роковом 37-м пришли за Иваном Двуреченским, работником мясокомбината. В те несколько месяцев по городу проводились повальные аресты. Уже сидел главный инженер мясокомбината Маркин (по другим источникам Марков), его помощник Сиротинский, мастера.

– Стали мы ходить в милицию, – вспоминает о репрессиях Наталья Никифоровна Пальчик, жена Двуреченского (ее рассказ приводится в книге). – Она по сей день на том же месте находится. Нас отгоняют. Боимся, но родные дороже. Ловим каждое слово. Слышим: машины с полными кузовами арестованных и их семьями направляются в область. Там их сортируют, детей отбирают, дают им другие имена. День минул, третий… Повестку приносят: явиться в НКВД. Утехин все начальником комбината Примаком интересовался, компромат искал. А что я могу сказать? До полуночи держал. Дома меня и не ждали, думали – конец.

Примака потом отпустили, хотя и пытали. Следователи пытались его обвинить в том, что он недодавал предприятию электричество. Подняли все документы – не получается. А муж мой сгинул бесследно. Лишь в 90-м году реабилитировали… посмертно. Оказалось, Ваню расстреляли через две недели.

Она же рассказывает, что подвалы здания, где до недавнего времени находился физкабинет в Старом городе, были забиты репрессированными. Тюрьма из двух корпусов по улице Пушкина – тоже. Сейчас там обычные квартиры.

Как поясняет Елена Нижник, оба здания, в которых в те времена располагался городской отдел милиции, и по сей день находятся друг против друга на углу улиц Энгельса и Шевченко. Сегодня ничто не напоминает о том, что когда-то здесь истязали горожан. Того же помощника инженера мясокомбината Сиротинского били так, что он тронулся умом, перестал узнавать жену и детей. Но даже не всех, сошедших в застенках НКВД с ума, выпускали на волю. Хотя были исключения. Но как жили дальше после таких испытаний люди – трудно даже представить.

И чекисты боялись

Много разговоров ведется вокруг сталинских репрессий. Довольно часто всплывает вопрос и о тех, кто в застенках НКВД истязал арестантов, в большей своей массе невиновных в инкриминируемых им деяниях: как жили после такого сами чекисты? Внук человека, который в сороковых годах занимал пост замначальника горотделения НКВД по милиции Орска, однажды признался в приватной беседе, что дед не любил говорить о том страшном времени. Спрашивали – чаще всего отмалчивался. Но в его редких ответах мелькало, что «если бы мы не выполняли план, нас могли тоже поставить к стенке. Мы просто боялись».

– Возможно, это действительно так, – комментирует Елена Нижник. – Я лично общалась с человеком, который работал в спецкомендатуре для российских немцев. О Великой Отечественной войне он, как ее участник, помнит все. Но когда дело доходит до его работы в спецкомендатуре, говорит, что «не помнит ничего». Даже сами российские немцы, сколько мы ни спрашивали, не называют фамилий тех комендантов. То ли на самом деле не помнят, то ли до сих пор боятся последствий. А помнить это нужно, ведь если забудем, история может повториться.