Анастасия Казакова: А впереди была целая жизнь…

Ей было всего четыре года, когда началась война, а через несколько месяцев она осталась одна на целом свете: без родных, близких, без понимания происходящего. Просто маленькая девочка, которая и имя-то своё не могла правильно выговорить. И её почти 70 лет звали Надей, Надеждой Васильевной.

Наденька – Настенька

В последние дни Анастасия Васильевна не подходит к телефону: звонят из школ, училища, приглашают на встречи, а она в силу своего возраста и пережитого уже не может спокойно рассказывать о былом, о своих злоключениях и погибших близких. Считает, что всё прошло, всё пережито. Уже и не надо ничего ворошить.

Всю жизнь, сколько она себя помнит, её звали Надей, Надеждой Васильевной. И только лет десять назад выяснилось, что она Анастасия. Анастасия Васильевна Казакова. Много лет хлопотала документы по поводу того, что она – блокадница. Но не было её в списках. А потом нашли запись: одна из девочек перед отправкой из блокадного Ленинграда назвала себя Надей. Это и была Настя Казакова, которую вместе с другими детьми Ленинграда зимой 41-42 года переправили в Киргизию. Прислали ей медаль и удостоверение… А вместе с документами её продуктовую карточку, в которой записано чего и сколько ей было положено получить, чтобы выжить в том кромешном аду.

Горькая память о Ленинграде

Никак не хотела она со мной делиться своими воспоминаниями. И наконец-то уговорила её. Помнит отца. Высокого, красивого. Помнит, как он пришёл домой в военной форме и куда-то понёс её на плечах. Тяжело было идти, он задыхался, а потом опустил её на землю и повёл за руку. Вкус солдатского красного борща, в котором только на дне была свёкла и больше ничего, она до сих пор помнит. Он был тёплым, вкусным. А дети давно уже ничего тёплого или варёного не ели. Уже став взрослой, вспоминая тот момент, она поняла, что ели в солдатской столовой, и отец её остался в тот день без еды, потому что накормил её, Настю.

Помнит, как хоронили отца. В квартире уже ничего не было, только кровать с панцирной сеткой. И всё. Что-то продали, что-то сожгли, потому что топить было нечем. Кто-то принёс две доски, их положили на кровать, а на них – отца в военной форме…

А потом привезли мать. Она, видимо, где-то работала, попала под бомбёжку. Как и кто её хоронил, Анастасия Васильевна и не помнит. Остались вдвоём с братом Витей в пустой квартире. Ни соседей, ни родных. Виктор куда-то уходил, то с крыши что-то сбрасывал, то пропитание искал.

– Была в нашем районе дряхленькая лошадка. На ней все возили умерших хоронить, – рассказывает Анастасия Васильевна. – И вот однажды брат принёс небольшой мохнатый клочок. Сверху шерсть какая-то, снизу шкурка. Как я её сосала! Мне казалось, что ничего на свете вкуснее я никогда не ела. Оказалось, что лошадёнка та околела, и все, кто был рядом, быстро отрезали от неё кто что успел. Вите достался клочок кожи, я высасывала из неё кровь…

Воды не было. Брат приносил снег, топил его на печке, и пили. Когда есть уже было нечего и достать еду было негде, он принёс чайник снега, дал сестрёнке ложку и заставил есть. Ела она тот снег, а было так противно, невкусно. Понятно, каким тогда снег был в Ленинграде. Дети сильно заболели. И, возможно, их постигла бы участь многих ленинградцев того времени, но на их счастье в квартире появился дядя Ваня.

– Думаю, что это был брат отца: такой же высокий, – продолжила рассказ моя собеседница. – Он-то нас и отвёз на саночках в детский дом. Брата в лазарет положили, кормить нас стали: каждый день давали высокий стакан чего-то, похожего на кефир. Как-то пришла к брату в палату, он один в ней лежал, а перед ним на тарелке лежит большой блин, и он его почему-то не ест. Я кричу: «Витя, Витя, ешь блин». Подошла медсестра и сказала, что Витя умер…

Поездка на большую землю

Детей через какое-то время погрузили на машины и повезли вдоль берега Ладожского озера, чтобы вырваться из блокадного Ленинграда.

– Долго ехали, было три машины. Одна выехала на лёд, и вдруг нос у неё стал проваливаться под воду. Шофёр вылез, а сделать ничего не мог. Наша машина развернулась и опять поехала вдоль озера.

… Вывезли нас в Краснодарский край. Немного там пробыли, уже трава была. Однажды увидели немцев: они ехали с пригорка на чёрных мотоциклах в чёрных касках. Нас быстро погрузили кого на машины, кого на волов и опять повезли…

Наде досталась машина, это, наверное, и спасло ей жизнь. Пятьсот человек тогда вывозили из Ленинграда. Вывезли меньше трёхсот.

– Везли долго. На машине, на поезде. Поезд несколько раз бомбили. В последнем вагоне везли малышей, в него и попала бомба. Воспитатели нас ругали, чтобы мы не подходили к окну, сидели смирно. А нам так хотелось пить. Нам давали кусочек хлеба, намазанного повидлом. Мы повидло слизывали, а кусочки в окно на остановках отдавали бойцам, а они нам подавали фляжки с водой, чтобы мы могли сделать по глотку. И вот кто-то из детей в потёмках наткнулся на корытечко, а там вода. Позвал нас, мы всю ночь высасывали воду из тряпочек, и только утром увидели, что это были замоченные бинты для перевязки раненых. Многие дети умирали по дороге. Санитар, он был сыном нашей воспитательницы, волочил их за ноги по вагону и выбрасывал на ходу из поезда.

Дети до такой степени привыкли к тому, что рядом с ними столько смертей, что говорили об этом совершенно спокойно. 

Помнит моя собеседница, как в Киргизию, куда их привезли, однажды приехала красивая женщина в военной офицерской форме. Детвора её обступила, спросили, за кем она приехала.

– За Витей Ларионовым.

– Мы хором и выдали ей: «А он вчера умер». Помню, как она медленно сползла на колени…

Круглые сироты

Жить в детском доме было трудно. За каждую провинность детей наказывали: не давали еду. Это было самое страшное наказание, потому что есть хотелось всегда. Спали на матрасах, набитых соломой. А она как кол, пока ещё в мякину перетрётся… Плохо расправишь – переделать надо, пока переправляешь – завтрак пройдёт. А потом детвора узнала, что где-то поблизости есть хороший детский дом.

– Мы с девчатами, а учились уже в 7 классе, и рванули туда. Весь день шли, и вдруг догоняет нас машина… Старшеклассники брали нас за руки-ноги и забрасывали в кузов, как баранов. Вернули обратно. Но обижать уже перестали…

Когда 7 класс окончили, дали им по наволочке манной крупы, по сто рублей деньгами и отправили во взрослую жизнь. Деньги девчата проели на мороженом, потому что с детства его не пробовала после Ленинграда. Крупа быстро закончилась. Жили они на улице рядом с обувной фабрикой. Рабочие через забор выбрасывали бракованную обувь, они её перебирали: какую себе оставляли, хоть и разная она была, но другой не было. Главное, чтоб по размеру подходила. На одной ноге туфля, на другой ботинок… А ещё из этой обуви костёр разводили, в ведре варили на воде манную кашу и ели. Когда крупа закончилась, и выхода никакого не было, пошли к дому председателя и весь день сидели, пока он не вышел. Спросил, что они здесь делают, написал им записочку, и отправились они по адресу.

Это был детский дом. Их приняли на работу. Дали постель. Сколько радости было у девчат, когда увидели свои кровати с перинами, одеялами, пуховыми подушками, пододеяльниками и простынями. Оттуда поступили учиться на текстильщиц. До обеда учились, после беда практика. В цехах было очень шумно, но Надежде нравился гул станков. Через три месяца ей дали станок. Она за ним как за ребенком ухаживала, планы перевыполняла. Потом ещё один дали. А когда через год окончила училище, дали третий.

Как нравилось ей работать на станках! Ткань у неё была всегда только высшего сорта. Не зря в 57-ом году её наградили медалью «За трудовое отличие».

Потом и другие награды были, потому что где бы она ни работала, всегда ответственно подходила к порученному делу.

С думами о прошлом

Других детей из детского дома забирали, а её никто и не искал даже. А кому искать? Отца, мать, бабку, брата похоронили, дядя Иван остался… Да, видимо, тоже погиб в таком аду.

Одно время её дочь Галина стала искать места захоронения родственников на ленинградских кладбищах. Нашла отца и брата с бабушкой. А мать так и не нашла. Похоронили её, нет ли – девочка вспомнить не могла… И на передачу «Жди меня» дочь писала. А вдруг да ещё были какие-то родственники, которых маленькая Настя и не знала, не помнила вовсе. Может, ещё осталась живая душа на земле – её родственники из блокадного Ленинграда.

Больше 70 лет прошло с тех пор, как она потеряла своих близких, но ни одного дня не было, чтобы не думала о них, тем более, что жизненные обстоятельства то и дело подталкивали к этому. Был бы кто из родственников рядом, глядишь, и жизнь её не была такой горькой и беспросветной в детстве…

– Однажды легла спать и попросила Бога, чтобы мне приснилась мама, – рассказывает Анастасия Васильевна. – Так я скучала по родителям, так мне хотелось увидеть её, посмотреть, какая она была. Приснилась высокая, статная, очень строгая женщина. Искоса на меня смотрела, что я испугалась, замахала руками: «Не надо мне такую маму». А отец приснился высокий и красивый…

Она просто сравнила, что он и дядя Иван похожи, значит, он – брат отца. Он-то и спас их тогда зимой 41-ого от неминуемой смерти, определив в детский дом.

– Даром, что воспитатели были наши, ленинградские, но они так нас обижали всегда, наказывали. Даже киргизы, по садам которых мы лазили, чтобы набрать овощей и фруктов, не наказывали нас, – с горечью и непониманием размышляет моя собеседница. – Однажды поймали меня и двух парней, привязали к лошади и привели в детский дом. Вот нам тогда досталось…

Единственное, что спасало тогда, – дружба детей. Их было несколько подружек, и они крепко держались друг за друга. Даже когда после детдома поехали поступать, и поступили все, кроме одной, самой слабенькой, они бросили ФЗО и стали искать работу, чтобы опять же всем вместе быть. Так по жизни долго держались друг за друга, поддерживали, спасали в трудные моменты.

… Живёт Анастасия Васильевна в Тюльгане, но всю жизнь ей хотелось побывать в городе своего детства. Муж, пока живой был, всё обещал, что свозит её, да так и не получилось съездить.

– А теперь уже и сама не смогу доехать, – горько подытожила Анастасия Васильевна.

Хотя, кто знает. А вдруг случится чудо, и сможет она увидеть свой город, который столько принёс ей горя…